Я видел, как изменилось к лучшему его положение — как у него в доме водворилось спокойствие и мало-помалу заводился достаток; как вместо прежних
хмурых выражений на лицах людей, встречавших Селивана, теперь все смотрели на него с удовольствием.
Неточные совпадения
Передонов шел медленно.
Хмурая погода наводила на него тоску. Его лицо в последние дни принимало все более тупое
выражение. Взгляд или был остановлен на чем-то далеком, или странно блуждал. Казалось, что он постоянно всматривается за предмет. От этого предметы в его глазах раздваивались, млели, мережили.
Передонов тоже помолчал немного, как бы завороженный хозяиновыми словами, потом сказал, щуря глаза с неопределенно-хмурым
выражением...
Кистер танцевал до упаду. Лучков не покидал своего уголка,
хмурил брови, изредка украдкой взглядывал на Машу — и, встретив ее взоры, тотчас придавал глазам своим равнодушное
выражение. Маша раза три танцевала с Кистером. Восторженный юноша возбудил ее доверенность. Она довольно весело болтала с ним, но на сердце ей было неловко. Лучков занимал ее.
Юрий не видел, как постепенно прояснялось
хмурое чело Антона Григорьевича и как смягчалось мало-помалу строгое
выражение его губ, но когда он кончил при общих аплодисментах и обернулся в ту сторону, то уже не увидел этого привлекательного и странного человека. Зато к нему подходил с многозначительной улыбкой, таинственно подымая вверх брови, Аркадий Николаевич Руднев.
Счастливое
выражение разом сбежало с лица бека-Мешедзе, и это лицо снова стало суровым и
хмурым, как грозовая ночь. Рука его привычно взялась за рукоятку дамасского кинжала, с которым он никогда не разлучался. Заметив это движение, дедушка Магомет, в свою очередь, выхватил кинжал из-за пояса и, грозно потрясая им в воздухе, воскликнул...
Профессионально-писательского было в нем очень немного, но очень много бытового в говоре, в
выражении его умного, немного
хмурого лица. И вместе с тем что-то очень петербургское 40-х годов, с его бородкой, манерой надевать pince-nez, походкой, туалетом. Если Тургенев смотрел всегда барином, то и его когда-то приятель Некрасов не смотрел бывшим разночинцем, а скорее дворянским"дитятей", который прошел через разные мытарства в начале своей писательской карьеры.
— Валя! Не смей петь за столом! — придавая своему добродушному лицу строгое
выражение, проговорила Екатерина Андреевна,
хмуря светлые, точь-в-точь такие же как y дочери, брови.